Бетонные голубки

Дмитрий Голынко

БЕТОННЫЕ ГОЛУБКИ

ИЛИ НЕСКОЛЬКО ТОСТОВ
ЗА ГЕРНИКУ ГВЕНИЦЕЛЛИ

Тост

Я пью кампари за все, в чем винили меня,

за мнемозы в салоне авиалайнера,

за невроз и военные астероиды,

за жокейские слаксы из ткани виниловой,

за мегаполиса смог, выхлопными воланами

стелющийся, и за шляпку тирольскую.

Я пью себе за беспорядки постколониальные,

за микроволновую скуку богемную,

и за буржуазный уют с покрытьем тефлоновым.

И за из-под ног уходящую траурным валиком

почву нашей интрижки с тобою, Герника

Гвеницелли, где перегной вперемешку с флоксами.

Герника, в звездный наш на окраине кампуса

создали мы наслаждения зону оффшорную,

в стареньком трейлере ведя уединенную,

a la корабельный кок на кособоком камбузе

стряпала ты салат с дыней и корнишонами,

и с голубой солониной из классика орденоносного.

Местные асы магистратуры и соискатели

бакалавриата снабжали нас дозою мескалиновой,

марками кислоты или экстази таблетками.

Рядом искрило море катодными электроскатами.

Возле кадок с карликовыми эвкалиптами

вечерами впадали мы в эпилепсию

поцелуев с процентом токсичности повышенным.

Я разгадывал губы твои как задачник сфинкса и

доставал твои удаленные миндалины

тренированным языком, образцово вышколенным.

Пью за то, что вызубрил патафизику

флюидов слюны твоей с хмелем ментоловым,

c привкусом чупа-чупса, смоквы иль чизбургера,

или кебаба - от дневного меню в зависимости...

Остается подвергнуть психопатализу точному

отчего в нас вонзилась так - зубочисткою

в кариес - разлуки долото незавидное...

Здесь прошелся тайфун

селевый поток

локомотив обесточенный.

Здесь прошелся секатор газонокосильщика,

на корню зачищая нашей страсти растительность,

основательней твоего депилятора.

Взяли мы расставания ссуду посильную

на музей нашей связи, где ждет посетителя

тысяча пятая боли колонна с пилястрами

боли, каннелюрами боли, акантами

ее же. Если музей будет нерентабелен,

то водородная блямба, пимпа нейтронная

иль гексаген забвенья займут место вакантное

силы, его разрушающей, лишенной ориентации...

Боль так и останется нетронутой.

Знаешь, пята ахиллова повседневности

нашей - ее, медленней ниндзя, темп черепаховый,

и хроническая недостаточность фабулы,

мы растормозили ее бессюжетность внешнюю

небезопасной сексуальности перепадами

от пика самоотдачи до взаимной антропофагии.

Ты косметикой горя себя штукатурила,

подводила контактные линзы бесслезные,

красила волосы безучастности перекисью,

всех возрастов безупречная натурщица,

шнуруя фуфайку с кислотными блестками,

обзывала себя нарочито «старою перечницей».

Пью за то, что мы благодаря мастеру

дел абортных не обзавелись потомками,

и нашего трэш-приключения загогулины

не наше дитя замарает грунтовкой фломастерной.

Alas, мы воздвигли деревню потемкинскую

общего языка любви на вавилонском гумусе.

Мышьяком, конфитюром или кураре отравлены

стрелы амура с древком бамбуковым, -

износоустойчивость их гарантирована.

Их попаданье, известно, чревато травмою,

от нее не укрыться и в болеубежище бункере,

и в кладке берлинской стены, и в руинах античности,

в ее глиптотеке с гегемонией неподвижности,

и в гудроновых джунглях с мигалками-семафорами,

и в содома ста тысячи днях на бандажа привязи.

От нее не укрыться - и чтобы на ход ноги выжить бы

за тобой хоть на край я пустился бы в марафонский бег,

но нет между мной и тобою дистанции спринтерской.

Но, как ни странно, и боль бывает пороговой.

Личины червя, саламандры, пичуги, хариуса,

позволят пройти все уровни боли-матрицы.

Но коды доступа к выходу запаролены,

почему-то крэкнуть не удосужились хакеры

систему суперзащиты нашего романчика.

Мы ошибка-эксцесс 2000 в глобальном компьютере.

Мы из-за дефекта растра окарикатурены на плоттере.

Мы среди призеров разлуки лишь парвеню, выскочки...

Мы в студийной записи на автопрогоне сплюснуты

в такую провальную программу пилотную -

ее даже с купюрами в эфир публичности не выпустят.

Нас не выпустят в блиц-интервью на подиум.

Мы с тобою, как топ-мотылек с шоу-ментором

не растрезвоним orbi свой опыт болезненный.

А тебе мечталось, что в блокбастере подлинном

(не в малобюджетном) мы взлетим беззаконными кометами

иль бетонными голубками сквозь эратосфер лезвии,

в космопарке античности, где дистиллированный вакуум,

мы эроса и антероса проштудируем фарватеры,

в рудниках Эронии обоснуемся на велфэре,

и экспедиция наша с мытарствами и бивуаками

вряд ли будет устелена комфорта сахарной ватой,

и самим себе в назиданье мы анабиозу подвергнемся,

или двойней пришельцев-инопланетян из комикса

в криогенной камере мы заморозимся

за звездолета термостойкой обшивкою...

Вспомню все это с иронии коликами,

возьму кальян с анашой доморощенной,

затянусь в позе многоканального шивы - за

триллионы нулей, прокручиваемые холдингом,

за серийного мачо, накачанного анаболиками,

за беженцев лагеря с микробами патогенными,

за дыру в геометрии между пери и хордою,

за кормление тамагочи суповыми наборами,

за сварку реальности хоть автогеном бы -

но не за тебя, не за тебя, Герника.

6 ноября - 12 декабря 1999 года

Тост

Пью компари в афростандартной гостиной

за тебя, Герника Гвеницелли,

за твоего самого самого гостию,

нулевку груди и клоны ресниц твоих.

Ты янтарная мулька, в кулон запаянная,

пью за то, что из фальконета иль бластера

ты выстреливала мне в затылок

или в лобные доли обоймой соблазна.

За тебя, Герника Гвеницелли,

за твою алебастровую эпидерму,

аппетитней венского шницеля,

за истерик твоих эпидемии

и за обостренья моей обсессии,

измеряемой скукою - киловаттами,

за то, что мы в тубе страсти всесильной

тыркались подслеповатыми кротами.

Ты была только тело, тесто, машина

тестированья и производства желанья

и расточенья его, и кокетства мастерского

глазным яблоком или молочными железами,

или спонтанных обид затяжными кадрилями.

Мы себя растрачивали такими масштабами,

что модернизировать умудрились

любви логическую машину.

Повороты ее карусельного диска

приводят, известно, к травмы повторам,

но мы предсказуемой афродизии

разнообразили комбинаторику.

С гонором подопытных кроликов

мы друг рассказывали каждым вечером

о своих экспериментах с Эротом,

вымышленных и достоверных.

Разработав ласк арсенал словесный

мы позиционной эротики треннинг

отвергли ради сессии откровенного

о своих желаниях говорения,

ты излагала доктрину публичности -

меня развлекала придумками о пертурбациях

твоей близости с ихтиандром иль велоболистом

на корте для лаун-тенниса или в холле турбазы.

Говорила, укладываясь феном,

что борцы сумо или бойцы якудза

в ночных супермечтах твоих в стиле фэнтези

влекут, заарканив, тебя на экскурсию

в эдем извращений, нисходящий террасами

к термитнику самураев из Куросавы, - там

все телесное отдает померанцем,

будто с ног до ног пропитано курасао.

В райке фантазии ты прокручивала слайд-шоу:

мой дуэт с чернокожей разносчицей пиццы,

и все как в плейбое - с агавой, ара и артишоками,

и черно-белая пара слипается рапидом, - как

две реляции в канцелярском бюваре, - и

я поглощен ее голенью и лодыжкою

с кожей, смазанной ароматической ваксой,

ванильней фабричного шоколада.

Ты нас представляла ходящих по струнке

в садоруссоистском пип-шоу келейном,

ты носила ошейник с шипов гранулами,

и шлейку с рядами заклепок никелевых,

а кляп ты скрутила из отрепья вискозного.

После чтенья «Жюстины» тебе приспичило

бичом, вымоченным в уксусе ежевичном,

по утрам получать удовольствий каприччо.

Пью за наш речевой акт бесконтактный, -

заводило тебя моей речи дилдо,

умащенное скабрезностей лубрикантами,

пью за глаз твоих камеры холодильные,

когда ты остывала льдинкой карбидовой,

эйдолоном отыгранного наслаждения, -

и ты форсмажорно копила обиды

на себя саму, запутавшись в такелаже

влечений, в снастях и вантах любовного жанра

с репризами даренья, присвоенья, разборок, -

мы были в желаньях безмерно жадными,

оттого антрепризу разлуки и заработали.

Ты раскуривала сиквелу гавайскую,

дикообразничала, моя демоница брычливая,

бетель жуя, за женьжизнь со мной торговалась,

хотя все трын-транс-шерри-бренди-брынза.

Мы с тобою прижимистые барыги,

скупердяи, собаки на сцене, скряги,

нас душит прошлого жаба, и брыжи его,

нас держит его же кронштейн кряжистый.

Мы стали на счетчик в книгу амбарную,

наша пеня друг другу достигла максимума,

и пора жгутом наложить эмбарго...

подвести баланс в балагане масок.

И шиной пора наложить мораторий

на политику присвоенья, обладанья, даренья,

и произвести сожеланий ротацию,

и обзавестись сожалений рентою...

Когда мне объявила о бойкоте-разрыве ты,

я остолбенел игреком запинания,

и как на шампуре ягня воззрился

на забитое в... новое пенальти.

Затем ты наемницей-камикадзе в бригаде червонной

встряла в уличный передел сфер влияния маоистов,

хоть известно, дракон глаз не выклюет ворону,

тебя сдали свои же лазутчикам циньской полиции.

Ты бежала аврально к визажисту подпольному,

он тебе лобную кость лоботаламинировал,

стала ты дистрибьютором флагеллантского порно,

а затем постриглась в монахини-миноритки,

невесткою милосердия, подрабатывая веб-дизайном,

макетируя падре, регентов и хористов,

злоупотребляя аскезы передозировками

и героиновыми кубиками евхаристии.

Мне в подарок прислала бандеролью трельяжною

завизированную в епископа диспетчерской

лицензионную компьютерную стрелялку

на двух лазоревых компакт-дисках.

Игра, кажется, называлась «Бетонные голубки»,

над моим гардеробом покуражился аниматор,

мне пририсовал мундирчик с галунами,

на лопатки вкрутил пропеллер с моторчиком,

начертил панталоны покроя фламандского,

бахромой на них слизни и устриц унции,

и вдобавок сношенные, будто с флюмаркта,

уцененные эскимосские унты.

В этой игре из бензобака воспоминания

я заправиться должен горючим ветхим

и по радиальной стерне планеты Эронии

в болевые точки прошлого наведаться

в танкетке, управляемой джойстиком,

и подвергнуть зачистке изжитые тристии,

ведь наша органика - только желтой

сборки игровая приставка.

Ваххабитствуя изрешечу я Эронии сопки,

в двигателе меня сгоранья прочищу сопло,

или оземь гряну изотоповым соколом,

иль взлечу в скафандрили из выхухоля иль соболя,

или, махнув рукой, уступлю игры эстафету я

киборгу-сменщику именем абулафия,

и приземлюсь осколком ядра у лафета,

и отзвеню осколком бутылки лафита.

Герника, мы Эронии рассекреченные агенты,

выбросим флаг мы цвета неги или индиго,

чао-какао, mein liebhen Герника,

alles kaputt, все до ручки кондиции.

Мне не нужны и сверхзоркие диоптрии -

всюду видны метастазы твоего отсутствия,

я электризован им до последнего диода,

я фетишизировал его до последней сутры.

Догадаться, где тебя нет, мне помогут амфита-

мины, скука, коктейль пино-коллада:

ты привидишься мне омаром или студнем амфибии,

или рыбою-серцедером, острей чем нос у пиноккио.

Я тебя съем - будь ты мениском, гусеницей,

трепангом иль трепанированным аспидом,

но во рту останется твой фиторобот синильный,

меньше, чем единица, чем кол, чем пиксель.

Пробавляясь глюкозным сиропом и алькозельтцем

в компании забытой тобою муфты из нерпы,

я пью пузырьки той реальности сельтерской,

где тебя нет, не предвиделось, не было,

куда я рвану за тобой, только свистни мне,

но не свист, а скворчанье из прошлого фантарктики,

я кампари заглатываю с галльским виски,

в афростандартной гостиной, в отчаянья целлофане.

4 - 23 января 2000 года

Тост

Я пил кампари в миноре,

наобум делая заппинг,

в компании телеизвера,

извергающего эрзацы

клистирной реальности -

она аннексирована по-хозяйски

Телекратией пиратской.

Отладив автоматику запо-

минанья, я теомагнофонометр

поставил на запись.

Поскребя по осклизлым сусекам,

на затрапезный завтрак

из копченого бока левиафана

я состряпал лозани

и тюрю кефирную по тюркски

развел слезами

василиска с кальмаром -

получилась метиска на зависть.

На десерт раскупорил батарею

фосгенового нарзана,

товар что надо - лауреат
на званье «транквилизатор

года», и контролирует

маскарадный рэкет базарный

его нелегальные поставки

из плутократии хазарской.

Теребя для блезира бронерейтузы,

моби-диктор пузатый

с микки-маузером в кобуре,

из мальтийского базальта

брошью, мозги фрезеровал -

как футу-турист сказал бы -

новостной индустрией,

жирующей на политики зигзагах,

фортелях и сальто-мортале.

В думе объединенных Тарзаний

парламентский нагоняй

несвежевыпеченный Тирано-завр

учинял, в рапсовом френче,

с турнепсовой плешью, мерзавец

по СМИ рейтинговым оценкам.

Производя бессрочные займы

экстренных субсидий для путан

артели вокзальной,

он скопил капитал и в виде

госпошлины запатентовал розарий,

где по ваучерам отоваривали

клиенты импортных казачек

из метрополий. Слыл он жигало

в разжигании партизанской

заварухи, желая обезоружить

тандем сиамских экзархов

и синдиката муджаскинхедов.

Повстанцы засели в казармах

и там держали пиарный квадрат

обороны от бомбежек сезама.

Им гарантировали коридор,

но не выполнив обязательств,

искрошили их в сыро-вареный паштет

из рокфора и пармезана

ковровым рулькометаньем

и шрапнелью с костьми сазана.

Дианетикам толстосумам

гарантирован в расфасовке изящной

вместо сыворотки зельц

из приворотной урины цезарки

или лечебного кала гарпии,

феникса или фазана,

и как три капли колы похожи

три парки Долли, казалось

бы, разного клонопомета,

премированные унисекса призами,

об энигме их пола газетный гвалт

не одну полосу занял.

В токарь-шоу зоил театральный

интервьюировал исправно

исполнителя всех партий

в освистанном стерео-залом

моноспектакле «Бестии»,

где продырявлен в Европу задник

революции цитрусской с ее белым

квадратным пейзажем.

Маркетинга макраме и консуммеризма

напористое вязанье

анаграммированы в рекламе чего-то там,

заведомо предвзятой,

ее стилистика проплачена

козырными криминальными тузами,

и хотя из кожи вон лез

и подстраховался дизайнер

прострочить эльзевиром

титры поимпозантней,

но его для дидактики устрашенья

прибили к бизани

списанной галеры, подведомственной

папе мафии пизанской.

Детектив-телепат его выманил

из потустороннего Da Sein’а,

и его взмыленное экс-тело

присягнуло органами осязанья,

что и та, и эта реальность -

только отсутствия форзацы,

твоего отсутствия, Герника,

я б скривился в пике абзаца.

На тебя забыванье я экстерном

выдержал экзамен,

но в телеизвере вижу одну тебя,

словно всучила ты взятку

зренью, и тебя миражирует

пустое множество мозаик,

иллюзион твоего изображенья

на паузе замер,

иногда ты то под фатой,

то под морганою исчезаешь,

и я переключаю каналы приемки тебя,

наобум делая заппинг.

6 марта - 14 апреля 2000 года

Тост

Я пил бы кампари за нас, Герника,

не укради клара

кораллы совместного благополучья

у карла со склада

утиля. Я пил кларета релакс

под переборы клавиш,

западавших на гидродиске пилотном,

где полетел кластер.

Я уткнулся в бельмо телеизвера,

в его блеклый стеклярус,

в нем новостей зубастая паста

размазана по склянке

экрана. Неглиже кинескопа

акриловой кровью рекламы

переливалось: нескромный кадмий

крылатых прокладок

светился скоромным аквамарином

в тазобедренном окладе

красотки - на ней в Интернете

я б сделал закладку!

Бейбик-мультяш a la бэйвис

молочными деснами клацал,

требуя памперса панцирь.

Гугнивый слюнтяй осклаблен,

если подгузника демо-версия

вся в лакмусовых кляксах.

ПДУ тасовал телеканалы.

Декартезианский кладезь

минводы обогатит семейного

образцового клана

домашнюю рациональность.

Колдунов кабинетные анклавы

исцелят от венервного напряженья

и страхомонадного сглаза

сеансами иглоукалываний

и тантрических эякуляций,

также излечат от некрофобии

посредством трупоприкладства,

или сиропа с уриной цезарки

и толченной скулой кулана.

А брокерская контора

по благоустройству кладбищ

еще наладить готова

в обход аудиторов клаки

спецпоставки реек, брусьев,

штырей и перекладин,

чтобы сколачивать стеклоплахи

для увеселительных закланий

узников совести и наслаждения,

если те амнистию клянчат.

Если не я, то кто тебе, Герника,

пришлет портфолио доклада,

как я уткнулся в бельмо телеизвера,

в его бель стеклярус,

или замкнулся в белье телеизвера,

где крахмал и стекла резь.

Моя демоница и коммунистка

с дипломной коркою бакалавра,

владела ты стадионной бранью

и площадным боем кулачным,

на гоблинских летучках ты слыла

говоруном из главных,

и на анархо-гремлинов митингах

ораторствовала складно -

оседлав свой конек утопий,

погоняла истории клячу

в земной рай иль в Эронии эдем,

солодковый и секулярный.

Варьете спецслужб за тобой

учинило надзор негласный,

в мюзикле конспирологий

ты маскировалась то в гладко

отутюженный китель с пластиком

шевронов, то в шоколадных

полутонов бандлон цвета глясе,

то в комлотовых складках

кунтуш, и плакалась, что из трикотажа

у тебя ни кола нет.

Дай тебе воли жаровню,

жизнь свою запекла бы

с кардамоном радостного

равнодушья в кляре

приключений, саспенса,

спецэффектов, интриг первоклассных.

Ты зацепила меня прически

всклокоченной укладкой,

залезла ко мне в кровати конвертор,

вымогая кусок ласки,

и в акватории сна натягивала

на хлопчатый носок ласту.

На уничиженье фреймов тебя

не пожалел я порох иконокластик.

Подверг потлачу о тебе

воспоминаний порно-поклажу,

с их спазматичным бельем

произвел стирку и глажку,

и хоть я зазубренные углы

исчезновенья тебя сгладил,

и на рецидив обостренья тебя

наложил пломбы заклятья,

и дырку в рогалике крика,

где тебя нет, я заткнул кляпом,

но твое отсутствие свернулось

в блазированный калачик,

сбирая с меня мзду скулежа,

клаузул, ригоризма, кляуз,

паранойи, и мне - не угомонить

о тебе глумленья регламент.

В сберегательном банке боли

я замороженный вкладчик,

на депоненте скопил недостачу тебя,

вакуума накладку,

одиночества деноминированный

капитал я сколачи-

вал, и сведен к знаменателю минуса

смысл калькуляций,

тобою заверенных и обезналиченных так -

тут осеклась ты...

Так и сверзил меня в кювет

тобой запущенный эскалатор

безрадостности и невроза.

А кулинарных новинок лавка

на планете Эрония поместила

в своем прайс-листе коллаж из

деликатесов эронической кухни

всегда глазированных шоколадом.

И если бы не новинка -

предохранительный клапан -

то жировая масса симурга,

альбатроса или баклана

из поддона фрифрюрницы

все текла и текла бы.

2 февраля - 26 марта 2000 года

Тост

Я залпами пью компари

в афростандартной гостиной,

неухоженной, неопрятной,

где апатия мной достигнута

путем игнорированья

непрезентабельного интерьера

с пряжею арахнидов

на антресолях реечных.

Уставясь на стеклообои

бланжевой расцветки,

по привычке сервировал я

журнальный двумя кувертами

забыв, что ты затерялась,

Герника, в интервале

страсти, в ее тайм-ауте, -

так философствуют кувалдами.

Все неподвижно: анемичны я сам,

время, шкаф, штанга,

грабштих, пыль и буссоль,

мяч, секретер каштановый,

колонтитулы подвесных потолков

с мелким кеглем

раздавленных насекомых -

словно там наследили кедами.

Все неподвижно -

но у контрразведки будто на ставке

твое отсутствие крадется

со шпионскою перистальтикой,

и на фоне статики

не ремонтированной гарнитуры

твое отсутствие - смерч

без тормозов и ступора.

Новостей спагетти мне поставлял

еженедельный дайджест:

в обзоре бюджетной возни

кто-то транш снова одалживал,

Фильтрационные лагеря забиты

повстанцами горной геррильи,

тестируют их френологи

на родство расовое с гориллами,

чтобы федералы их интернировали

под эскортом немирных орков

туда, где после зачистки

им не пригодятся бинты с корпией.

La guerre comme a la guerre,

а в ситуации мира - басмой

с махагони подкрашивать следует

запаршивевших бассетов.

ЦУ как улизнуть от папарацци

предлагает экс-порно-дива,

концерн по сборке нейтринного интеллекта

взорван луддитами,

А на планете Эронии наш связной

провалил резидентов явку,

и на перевалбазу сатанинской диаспоры

Чужие нагрянули.

На разворот реклама бюро похорон

«Мопассан и Мопра»,

люкс-могилы с душем и плитою

повышенной модности

советовала сексотрудница

приобрести по безналу

придирчивым и состоятельным

претендентам на эвтаназию.

Тебя, Герника, распознать в ней

было элементарно,

хотя ты химикалиями изменила

волос пигментацию,

но и хирургической корреляции

подвергнув коробку

черепа, ты все та же дурочка-вамп

до накладной родинки.

Темперамента та ж импульсивность,

в лоб манера таранить,

тот же вязки ручной джемпер

из шерсти джейрановой,

та же уверенность, что не терпят

технологии досуга

суеты - потому так и затянулся

уик-энд твоего отсутствия.

Круче отбойного молотка

для нервных узлов и ганглий

твоего отсутствия молох

один для меня притягателен,

и с болью в одном флаконе

взбаламучено любопытство

к обнуленью тебя кругом,

хотя вся ты - экстракт пыточный.

К пульпиту прилипла

безнадежности жев. резинка,

кто наплел, что отчаянья рацион

бывает дозирован?

По канонам цитрусской классики

меланхолии лярвы

всем скопом охотятся на меня

как загонщики и выжлятники.

Сифонит в меня твоего отсутствия

аэрозоль-ингалятор

до полной разблокировки

аппарата вестибулярного,

и боли единоборец, помесь

тяжеловеса, бэтмена и москита,

приемами айкидо на паркет

меня опрокидывает,

кладет на лопатки, заставляет

клоунадно метаться

наподобие лацци с шестом

или в цирке престидижитатора.

Я встаю на коленки,

и ксилитовый пузырь крика

вырывается изо рта аргументом

лопнувшего кризиса.

Из аминокислот боли

я складываю твой абрис,

но он отсекается сразу

цензуры внутренним лабрисом.

Все ж, несмотря на банкротство

политики обладанья,

в запасниках воспоминаний скопил я

сенсорные датчики

прошлого, - твои вещи, памяти

трофеи. За твоего гардероба

предметами я закрепил

инвентарные номера коронные -

тот реквизит, что исчезает,

себя исчерпав, в настоящем,

позволяет в нирванный виварий

прошлого юркнуть ящерицей.

В памяти я сохранил твой из каучука

каблук голландский,

В него вмонтирован миноискатель

массивным грузом балластовым.

В нем просверлена выемка

для нептуния аэроконтрабанды,

проплаченной спрутами атлантиды,

ее алчными аквабанками.

В памяти я сохранил твой баул

из хай-тех матерьялов

лакированный, с ароматом кардамона,

коллодия, пряностей,

его пульсарный замок открывался

без тактильного нажима,

я бы по чипам памяти мог

перечислить его содержимое.

Ты питала уйму пристрастья

к миниатюрным вещицам:

носила в комплекте маникюрную

бензопилку, и щипчики

для ресничных клонов с краплаком,

и стандартные наборы

эбонитовых подшипников

для подержанного космобоарда,

а в карамельной обертке

с изюмной кожицей презервативы -

добровольной аскезы твоей

доказательства от противного,

растормаживающие пастилы

и компактный электрошокер,

чтобы осаживать им

зарвавшихся клубных джокеров.

Пестрых флайерсов гербарий

и гелиевый баллончик

соседствовали с буклетом,

где одних стрип-моделей таблоиды,

по их силиконовым меркам

ты пыталась поправить фигуру,

очевидное не признавая -

что магнетизм гурии

тебе придавала именно

эфемерное телосложенье,

твоя визитная медкарта,

коктейль андрогинного и женского.

И осязанье твоей худобы

изуродовало опытней компрачикоса

мое воображенье, меня всего -

до молекул, до мозга костного.

Твой баул связан с воспоминаньем,

как пили мы капуччино

в траттории, содержащейся

двумя отставными путчистами.

Для храбрости, для куража

ты приналегла и на граппу,

осиротелый баул кантовался

на табурете грабовом.

Пробило меня ознобом

к цилиндру привязанного сипая,

когда ты обронила фразу

из мыльного палп фарса:

«Придется смириться -

тебе больше не принадлежу я»,

в резолюции этой сперва

я просек твое новое жульничество

с дальним прицелом - мной руководить

поводком коротким,

играя привязанности дистанциями

или влечений тросами,

но по мелочам догадался - ты давно

завизировала решенье

в своеволья саванны унести копыта

без моего ошейника.

Поздно я спохватился - поздно

тебе подпиливать копыта,

твоего терпенья красную кнопку

я чрезмерно испытывал.

Я понадеялся на кассацию,

встал перед тобой на цырлы,

но рерайтер моей судьбы

уже твой вердикт ратифицировал.

Тебя отличал сиамский,

с подводными рифами характер,

с энергией сербской бомбистки,

секс рифмующей с терактами.

У тебя в загашнике не переводилась

истерики заначка,

твой бескомпромиссный кинизм

часто срабатывал детонатором,

ты не оставляла для обходных маневров

и видимости люфта,

считала, что маной искусственной

питаются все иллюзии.

Раздел жизненного капитала

ты потребовала скрепить пактом

о невозвращеньи с ужимками вицли-пуцли,

когда тот напакостил.

Как деклассированный люмпен

вострит на бомонд заточку,

из под век я подкошенный взгляд

на бауле сосредоточил.

Этот предмет, зацепив зрачок,

стал концентратом моей боли,

поскольку размытый хрусталик

я не поднимал на тебя более.

Я воззрился на твой баул

как ягня на пенальти

новое, но забитое в те ворота,

что заперты намертво.

Явно некассовым сочтут и продюсер,

и синефил, и прокатчик

мой триллер воспоминаний о сумке твоей -

пусть ей икается.

Данный тост - некрослед твоего баула,

до него не дотянуться,

даже если послать за его износом

гермеса или анубиса.

Крутится мысль о твоем бауле,

тавтологиями покрывая мили,

вертится по катаракте круга,

по элеватору милки вэя,

кружится жужелицей в колесе

с дребезжаньем спицы,

скорпионом кусает себя за хвост,

хотя тот купирован.

Вещи твои набирают убытия вес

как бетонные голубки,

они сгруппированы в риска колонке,

в исчезновенья рубрике.

Ты анархически отрицала

матримониальный кодекс владенья

телом чужим на правах

имущества безраздельного,

и утверждала свой иммунитет

к патриархальным догмам

верности, долга, обмена,

совместной заботой донорства.

И вовсе не тело, а вещи твои

еще будоражат мой гендер,

но пора от затхлости их

предохраниться антиаллергенами.

Стер я в мусорную корзину

до поры сохраненный мизер

сигнализаторов о тебе -

так расквитаемся с кумирами.

Сверх лимита растянут боли

резиновый экспандер,

ту реальность, где тебя нет,

бесполезно оспаривать,

ее руки, тебя прибравшие,

беспардонно стерильны,

не запечатать ее сургучом

и заклепкою стеариновой.

Но в инаковую реальность

нет ни перехода зебры,

ни экспресса, ни цеппелина,

ни транспорта подземного.

По ареальностям разным

нас крутит сегментами геммы

одной - на таких скоростях,

что ни боли, ни бо, Герника.

Ни бойлер ни боров ни бойня

ни бог весть ни больше,

ни бомба ни бонза ни бокс и

ни бонус ни больно ни,

ни бойся, прискоками йо-йо

мне за тобой не угнаться,

ты из другой хиазмы, параллакса иного,

из чуждой династии.

Я взялся за дайджест,

чтоб разрешить одиночества лемму:

экологи ради очистки среды

агитировали стать леммингами,

От партии вампатриотов баллотировалась

банкирша Батори,

отпрыску инородцев она резус крови

при знатной аудитории

сменила на требуемый нацией,

и тем электорат завоевала...

Apropos, я получал тебя, Герника,

такими крупными авансами,

что мне без конверсии и отмазки

придется платить по полной

апатии паранормальным опытом.

И с той апорией спору нет,

что в эмтивишнике батт-хед я

не догоню тебя, пульчинеллу,

много, конечно, провальных эфирных времен,

но скучней нету.

Некредитоспособна твоя пустота,

судя по протоколам фискальным.

Пороха мне бы - тебя аннулировать

без чистосерного раскаяния...

Тост

Пью кампари, Герника, за то,

что ты под руку мне сказала:

«Назвался гвоздем сезона в аду -

так задиристо полезай-ка

в заполненный позерством и озареньем

бачок сливного абзаца».

Герника, мы совпадали в постели

как два ломтика пармезана,

две дольки гуавы, как в лотке салата

сельдерей, и киндза, и

базилик, как в романе мандьярга

змея и мурена, как стрекоза и

термит из басни, и по трафарету

живого тебя отрезанье

для меня забойная загвоздка,

на живодерне раз-два-терзанье.

По гарсоньерке афростандартной

я мечусь клин клином взад и

вперед, мимо все той же

синтепоновой лямки рюкзачной

оторванной, мимо филенок мебели

и коленкоров затхлых.

Хотя два часа дня, но как

депрессивный подросток, взятый

в меланхохота пароксизме, принимаю я

онейроиды и засы-

паю. Только консорциум сновидений

меня обеспечит займом

твоих эфирных телес, теней,

привидений, иносказаний

тебя, - их взбил в калорийный меланж

на внеурочный завтрак.

В операционном тресте фантазма

киллерам теневым заказал я

вивисекцию тебя, и твоей анатомии

амок пожираю глазами,

теперь твоего эпителия, желваков,

мослов и т.п. я приватизатор,

обладатель твоей селезенки,

где психей гусеничный заперт,

припал живоглотом к твоих противоречий

внутренних железякам.

Из мякоти и сухожилий тебя, левиафана,

я состряпал лозани.

Поедая тебя, я произвожу с твоим

сытным эхом стыковку зано-

во, и ты из ниоткуда выдаешь

мне пинком резюме под зана-

вес, что пищевых отбросов любви

я пережевываньем занят.